Есть мно­жест­во ве­щей, ко­торых лю­ди бо­ят­ся. И мно­жест­во ве­щей, при­чиня­ющих нам боль. Но нич­то не срав­нится в этом от­но­шении со смертью. Че­ловек ощу­ща­ет боль, ис­пы­тыва­ет страх не толь­ко тог­да, ког­да по­мыш­ля­ет о ко­неч­ности собс­твен­ной жиз­ни или стал­ки­ва­ет­ся со смертью ли­цом к ли­цу. Он не мо­жет рав­но­душ­но ду­мать об ухо­де близ­ких, скор­бит, стра­да­ет, ког­да при­ходит по­ра расс­та­вать­ся с те­ми, ко­го он лю­бит, кто ему по-нас­то­яще­му до­рог.
Мне при­ходи­лось встре­чать нем­но­гих лю­дей, ко­торые оче­вид­ным об­ра­зом страх смер­ти по­беж­да­ли. Ког­да-то один из них, Ге­рой Со­ветс­ко­го Со­юза, че­ловек, со­вер­шавший под­ви­ги так прос­то и обы­ден­но, что они ка­зались чем-то ес­тест­вен­ным для не­го, от­ве­чая на воп­рос, как не бо­ять­ся смер­ти, ска­зал: «Для это­го нуж­но прос­то пре­одо­леть инс­тинкт са­мосох­ра­нения». Но да­же эти лю­ди, и он в том чис­ле, не мог­ли не от­но­сить­ся к смер­ти как к тра­гедии, не чувс­тво­вать ее ужас, ее про­тиво­ес­тест­вен­ность.

Мы не для смер­ти соз­да­ны, а для жиз­ни – веч­ной и бла­жен­ной

И стран­но бы­ло бы, ес­ли бы кто-то восп­ри­нимал это ина­че: мы ведь не для смер­ти соз­да­ны, а для жиз­ни – веч­ной и бла­жен­ной. Смерть ста­ла следс­тви­ем гре­хопа­дения, его ре­зуль­та­том, она не есть что-то при­род­ное, са­мо со­бой ра­зуме­ющееся для нас. Она и в са­мом де­ле – тра­гедия.
И лю­ди по-раз­но­му пы­та­ют­ся с этой тра­геди­ей ра­зоб­рать­ся. Ко­го-то страх смер­ти па­рали­зу­ет, кто-то, на­обо­рот, го­нит от се­бя мысль о том, что ра­но или позд­но его путь на зем­ле за­кон­чится, кто-то на­де­ет­ся на то, что пе­ресе­ление душ – ре­аль­ность и хоть как-то, в ка­ком-то ви­де, но он все же про­дол­жит свое су­щест­во­вание.
А хрис­ти­анин… Хрис­ти­анин ве­рит в то, что жизнь со смертью не окан­чи­ва­ет­ся, что мы пос­ле нее пе­рехо­дим в иной, не­ведо­мый нам, но от­то­го еще бо­лее прек­расный мир, ес­ли, ко­неч­но, ока­зыва­ем­ся его дос­той­ны. Ве­рит… Или, точ­нее, дол­жен ве­рить. А ес­ли не ве­рит, то, на­вер­ное, и не хрис­ти­анин он вов­се. Ведь от­но­шение к смер­ти – это сво­его ро­да лак­му­совая бу­маж­ка: ес­ли лишь к зем­но­му при­кова­ны на­ши по­мыш­ле­ния, лишь с зем­ным свя­заны все на­ши на­деж­ды, ес­ли не прос­ти­ра­ют­ся на­ша мысль и на­ше упо­вание за пре­делы вре­мен­но­го, нет в нас ча­яния жиз­ни бу­дуще­го ве­ка, то ве­ра на­ша фор­маль­на, по­доб­на еван­гель­ско­му до­му, пост­ро­ен­но­му на пес­ке, ко­торый в мо­мент ис­пы­тания, ког­да по­шел дождь, и раз­ли­лись ре­ки, и по­дули вет­ры, и на­лег­ли на дом тот, не ус­то­ял, но упал, и бы­ло па­дение его ве­ликое (Мф. 7, 27).

Смерть – мо­мент ис­пы­тания, ис­пы­тания пос­ледне­го и от­то­го на­ибо­лее важ­но­го

Смерть – мо­мент ис­пы­тания, ис­пы­тания пос­ледне­го и от­то­го на­ибо­лее важ­но­го. Она про­яв­ля­ет все, что есть в че­лове­ке, что соб­рал, ско­пил он за вре­мя сво­его доль­не­го странс­твия. Она от­де­ля­ет лож­ное от ис­тинно­го, фаль­ши­вое от под­линно­го, из­лишнее от не­об­хо­димо­го. И боль­ше то­го: она слов­но все зна­ет о че­лове­ке и все мо­жет ска­зать о нем ему са­мому и тем, кто ря­дом – ка­кой он, кто он. Об­раз от­ку­да-то из детс­тва: че­ловек в ха­лате с ме­тал­ли­чес­кой па­лоч­кой в ру­ке на­носит ле­гонь­кий удар по хрус­таль­ной ва­зе и прис­лу­шива­ет­ся: ес­ли звук надт­рес­ну­тый, ко­рот­кий, то в ва­зе – де­фект, а ес­ли чис­тый, дол­гий, то де­фек­тов нет ни­каких, из­де­лие к упот­ребле­нию год­но. Вот и смерть – та­кой же че­ловек в ха­лате и с па­лоч­кой, а мы все – из­де­лия, про­ходя­щие про­вер­ку. И тем от­ветс­твен­ней, тем страш­нее она, что пос­ледняя: из­ме­нить пос­ле нее ни­чего не удаст­ся. От­то­го-то и при­зыва­ем­ся мы все го­товить­ся к ней – так, как ни один са­мый рев­ност­ный сту­дент не го­товит­ся к са­мому труд­но­му эк­за­мену.
Схи­ар­хи­манд­рит Соф­ро­ний (Са­харов) сви­детель­ству­ет: для мно­гих афонс­ких от­цов обыч­ным бы­ло не вы­носить сво­его суж­де­ния о соб­ра­те до по­ры до вре­мени, а го­ворить: «По­дож­дем. Пос­мотрим, как он уми­рать бу­дет…». И имен­но смерть от­ве­чала им на воп­рос: ка­ков был под­виг мо­наха, уго­ден ли был он Бо­гу или же оши­бочен, или да­же ли­цеме­рен, в ис­ти­не хо­дил брат или же в пре­лес­ти пре­бывал.
Смерть зна­ет о нас все, но мы долж­ны знать не мень­ше – о се­бе и о ней. И мы долж­ны всмат­ри­вать­ся в се­бя и смот­реть за тем, как про­яв­ля­ет нас – нет, не смерть, а пов­седнев­ная жизнь. Смот­реть, как отк­ли­ка­ем­ся, как от­зы­ва­ем­ся мы на те про­межу­точ­ные ис­пы­тания и эк­за­мены, ко­торы­ми на­пол­нен каж­дый но­вый день. И час. А по­рой и каж­дая ми­нута. Сле­дить на­ряду с этим и за тем, как от­зы­ва­ет­ся на мысль о смер­ти на­ше серд­це, что об­ре­та­ет­ся тог­да в нем: страх, от­ча­яние, на­деж­да или же… ра­дость?
Бе­зус­ловно, что­бы на­учить­ся пра­виль­но от­но­сить­ся к смер­ти, нуж­но пы­тать­ся по­нять, уяс­нить для се­бя, как ухо­дили в веч­ность свя­тые. Это ду­шепо­лез­но, это на­зида­тель­но, это дей­стви­тель­но не­об­хо­димо.
Но нет все же, на­вер­ное, в этом пла­не уро­ка для нас бо­лее важ­но­го, чем Ус­пе­ние Прес­вя­той Бо­горо­дицы – то пе­ресе­ление, тот пе­реход от зем­ных к не­бес­ным, ко­торый собс­твен­но смертью язык ни­как не по­вора­чива­ет­ся наз­вать. Тут при­отк­ры­ва­ет­ся не­кая див­ная тай­на: что яв­ля­ет­ся смертью на са­мом де­ле, а что мы этим сло­вом по ошиб­ке, хо­тя и при­выч­но, и уве­рен­но, на­зыва­ем.
Это ведь не­кий ка­мень претк­но­вения для мно­гих, за­гад­ка, не по­луча­ющая от­ве­та, раз­ре­шения, отк­ла­дыва­емая соз­на­ни­ем «на по­том»: как же мы чи­та­ем, го­ворим о том, что Хрис­тос смертью смерть поп­рал, но вот она – день за днем мы так или ина­че ви­дим ее, стал­ки­ва­ем­ся с ней, лю­ди уми­ра­ют, как уми­рали и до При­шест­вия Спа­сите­ля в мир? Как сов­местить од­но с дру­гим?

У че­лове­ка по­явил­ся уди­витель­ный и вмес­те страш­ный вы­бор: жить или уми­рать

Но в дей­стви­тель­нос­ти то, что мы име­ну­ем смертью, не есть смерть, это и прав­да боль­ше по­хоже на сон: мы за­сыпа­ем здесь, а про­буж­да­ем­ся вновь в ином, не­зем­ном краю. А смерть… Смерть нас­то­ящая, бес­ко­неч­но страш­ная – это от­лу­чен­ность от Бо­га, не­воз­можность быть с Тем, Кто есть Ис­точник жиз­ни и од­новре­мен­но Са­ма Жизнь. Вот от нее, от этой смер­ти и при­шел из­ба­вить нас Сын Бо­жий, и из­ба­вил, и у каж­до­го че­лове­ка по­явил­ся этот уди­витель­ный и вмес­те страш­ный вы­бор: жить или уми­рать. И со­вер­ша­ет­ся он не в ка­кой-то оп­ре­делен­ный мо­мент (ес­ли толь­ко не о му­чени­ках мы го­ворим!), а про­ходит че­рез всю жизнь че­лове­ка, ста­новит­ся ее вен­цом.
Жизнь Прес­вя­той Бо­горо­дицы бы­ла в этом смыс­ле жизнью в выс­шей сте­пенью под­линной – в ней ды­хание смер­ти да­же не ощу­щалось. Ведь ды­хание смер­ти – грех… Ког­да-то пре­подоб­ный ста­рец Си­лу­ан, ус­лы­шав, как чи­та­ет­ся в хра­ме от­ры­вок из кни­ги про­рока Иса­ии, при сло­вах:Из­мый­те­ся, и чис­ти бу­дете (Ис. 1, 16), по­думал: «Быть мо­жет, Бо­жия Ма­терь сог­ре­шила ког­да-ни­будь хо­тя бы мыс­лию?». И тут же в его серд­це вмес­те с мо­лит­вою го­лос яс­но про­гово­рил: «Бо­жия Ма­терь ни­ког­да не сог­ре­шила да­же мыслью». «Так Дух Свя­той в серд­це мо­ем, – пи­шет ста­рец, – сви­детель­ство­вал чис­то­ту Ее».
Но что­бы не по­думал кто-то, что Пре­чис­тая бы­ла не как все про­чие лю­ди, что не бы­ло в Ней ре­шитель­но ни­како­го при­суще­го лю­дям не­совер­шенс­тва, до­бав­ля­ет он: «Во вре­мя зем­ной жиз­ни у Нее бы­ла не­кото­рая не­пол­но­та и безг­реш­ные ошиб­ки не­совер­шенс­тва. Это вид­но из Еван­ге­лия, ког­да Она, возв­ра­ща­ясь из Иеру­сали­ма, не зна­ла, где Ее Сын, и по­том вмес­те с Иоси­фом три дня ис­ка­ла Его (ср. Лк. 2, 44 – 46)».
Не бы­ло в жиз­ни Бо­горо­дицы гре­ха как про­тив­ле­ния Бо­гу, не бы­ло ни­чего, что от­лу­чало, от­чужда­ло бы Ее от Не­го. Се Ра­ба Гос­подня… (Лк. 1, 38): в этом от­ве­те все су­щест­во Ее жиз­ни как все­целой пре­дан­ности во­ли Бо­жи­ей, та­кой пре­дан­ности, та­кого все­цело­го с во­лей этой спа­ситель­ной сог­ла­сия, ка­кого не бы­ло ни­ког­да ни в ком ни до Нее, ни пос­ле на зем­ле.

Она зна­ла, ку­да и к Ко­му идет, пе­рес­ту­пая гра­ницу меж­ду ми­ром доль­ним и гор­ним

И по­тому не бы­ло и быть не мог­ло стра­ха пе­ред смертью: Она зна­ла, ку­да и к Ко­му идет, пе­рес­ту­пая гра­ницу меж­ду ми­ром доль­ним и гор­ним. Хрис­тос, Ее воз­люблен­ный Сын, был Ее жизнью на зем­ле и в еще боль­шей, нес­ка­зан­но боль­шей сте­пени – в веч­ности. От­части, в ка­кой-то хо­тя бы сте­пени объяс­ня­ют нам та­инс­тво то­го, что скры­валось в ду­ше Бо­жи­ей Ма­тери, сло­ва апос­то­ла Пав­ла: Для ме­ня жизнь – Хрис­тос, и смерть – при­об­ре­тение (Флп. 1, 21) и сле­ду­ющие за ни­ми: Имею же­лание раз­ре­шить­ся и быть со Хрис­том, по­тому что это нес­равнен­но луч­ше (Флп. 1, 23).
И по­тому в жиз­ни Пре­чис­той Де­вы Ма­рии и в Ус­пе­нии Ее – от­вет для нас на воп­рос: как по­бедить не толь­ко страх смер­ти, но и са­мую смерть. Жить так, что­бы ни­чего важ­нее не бы­ло для нас, чем быть со Хрис­том. Что­бы со всем, что от­да­ля­ет, от­лу­ча­ет нас от Не­го, не сбли­жалось, не срас­та­лось серд­це на­ше, что­бы ис­ка­ло оно той сво­боды от гре­ха, ко­торую лишь Он мо­жет дать. Что­бы лю­бовь к Не­му – не на сло­вах, не в мыс­лях, а са­мым де­лом про­яв­ля­емая и взра­щива­емая – да­вала нам по­нима­ние то­го, что ес­ли здесь с Ним так хо­рошо, то как же хо­рошо – там…
…Смерть и для нас из тра­гедии, из ужа­са, из бо­ли мо­жет прет­во­рить­ся в ус­пе­ние, в ти­хий и по­кой­ный сон, раз­ре­шить­ся про­буж­де­ни­ем – в ра­дос­ти, в све­те, в жиз­ни, в ко­торой ее, смер­ти, уже ни­ког­да не бу­дет.